Страхова Валентина Егоровна
   

Мои родители жили в деревне Дуровка. Мать – Анна Петровна Писарева, из крестьянской семьи была родом из соседней деревни Крюково. Отец, Анохин Егор Константинович, родился в 1906 году в деревне с. Удерево Удеревского сельсовета Курской области в крестьянской семье. Был участником гражданской войны, воевал на стороне Красной армии в кавалерийских войсках, коммунист. Самые лучшие, крепкие лошади были у него. По натуре - командир, за что и был назначен председателем колхоза.

Семья жила так, как и другие семьи в Курской области. Единственное, что отличало, - это хата. Многие деревенские хаты были мазанками из глины, а наша – деревянная, добротная. Хата председателя колхоза была большая, с обширными сенями, кухней, где находилась печь, и большой комнатой. Вся семья жила здесь: отец, мать, четверо детей, бабушка Прасковья с дедом Константином (родители отца). Я была старшей в семье, следом - братья Николай и Евгений, потом самая маленькая, Раечка, она родилась в 1940 году. Отец дома появлялся редко, наездами, часто пропадал на работе. Хозяйство у нас было по тем временам обычное для Курской деревни: лошадь, корова, телята, поросята, домашняя птица. Всей семьей этим хозяйством занимались, конечно, дети тоже, а еще были большой огород и сад. За водой ходили «у кручу» - под гору, в самый низ, там находился наш колодец. Мама очень нас любила. Между нами, мной и братьями, всегда были очень хорошие отношения, которые сохранились и позже, когда мы стали взрослыми.

Хорошо помню, как отца провожали на фронт, это было летом 1941 года. Отца как председателя колхоза очень любили и уважали. Ночью, после того, как он уехал на фронт, волки порезали больше десяти колхозных овец. Люди говорили: «Вот, председатель уехал – горе в дом». Надо было ехать к поезду в райцентр Черемисиново. Провожать собиралась мама, а брать меня с собой не хотела. Помню, как я сильно плакала, но мама поехала провожать отца на фронт с Колей и Раечкой. В Черемисиново они перед отъездом отца сфотографировались. Это единственная сохранившаяся фотография моей мамы.

Очень хорошо помню военные годы. Через нашу деревню проходила линия фронта, была и передовая. Сначала в деревне стояли наши, красноармейцы. Мы с мамой, братьями, бабушкой и дедушкой продолжали жить в своей хате, там же располагался и штаб.

Помню, как осенью 1941 года приехал отец. Почему он приехал с фронта – точно не знаю, по-моему, он был ранен и приехал после ранения. Вернулся в деревню, домой. В это время кругом уже были немцы. Вечером за отцом пришли немцы и забрали его, увезли в соседнюю деревню. Что с ним будет – мы не знали, но спустя несколько дней он вернулся, а потом сразу уехал опять на фронт. Я не знаю, как он ушел от фашистов.

С осени 1941 года учеба в школах прекратилась. До этого я ходила в школу в деревню Вышний Щигор, которая располагалась через речку, напротив нашей Дуровки. Все школьные здания разобрали позже, к зиме, на дрова, потому что школы были деревянные, а дерева в наших местах очень мало, топить было нечем.

Когда пришли немцы в деревню, они свой штаб, как и красноармейцы, тоже разместили в нашей хате. Мало того, что она была просторной, добротной, так еще и располагалась очень удобно.

Передовая проходила по нашей деревне. Пришли немцы, стали выгонять нас из дома. Дедушка, он старенький был, не хотел уходить со своей печки. А немец достал пистолет и говорит ему: «Давай, я тебе смерть легкую сделаю». Мы все плакали, уговорили дедушку уйти. И мы поехали в другую деревню. У нашей соседки были двойняшки, совсем маленькие. Она не хотела никуда уходить, говорила, что некуда идти, не справится она с малышами. Немцы на глазах у всей деревни отобрали у нее детей и бросили в колодец. Около колодца несчастная мать потеряла сознание и умерла от горя.

Поехали на санках, взяли кто что смог, а нашу хату заняли немцы. Дедушка вскоре умер на новом месте. Как раз праздник какой-то был, муки мы немного взяли, бабушка пекла пироги, а мы все лежали на печке. Я обернулась и поняла, что дедушка не дышит, закричала. Бабушка подняла руки, а они в тесте, подошла к дедушке, обняла за голову.

Немцы нас гоняли из одной деревни в другую, из другой – в третью. Потом нам сказали, что немцы ушли, и мы с мамой пошли домой, чтобы хоть что-нибудь из погреба взять. Пришли, только в погреб залезли, огурцов достали соленых, хотели яблок взять, подняли головы, а немец над нами немец стоит. Нас забрали и погнали с остальными вернувшимися в конец деревни. Там всех посадили на землю, мужчин отдельно, женщин и детей – отдельно.

Потом нас всех погнали по стерне, по скошенному полю, немцы думали, что мы не знаем, как ходить по скошенному (показывает, как надо ходить). Пригнали нас в совхоз, там оставили переночевать, оставили на улице, дождик шел, тем, кто с детьми, разрешили ночевать в избе. Утром погнали дальше, а одна женщина, когда нас гнали по деревне, сумела упасть в траву, в бурьян. Как она сумела? Но она упала и добежала до деревни, где осталась наша бабушка, и рассказала, что нас куда-то погнали. И вот бабушка встретила нас на дороге и стала забирать у мамы Раечку, а фашист по спине бабушку прикладом ударил. Но бабушка не упала, удержалась и убежала. А нас пригнали в какое-то село, поместили за ограждение.

Вышла с немцами русская в немецкой форме и стала говорить, что если бы мы не вернулись в свою деревню, ничего бы не было, а теперь всех расстреляют. Немцы ушли, а мы остались. Когда стемнело, мы спрятались в траву и по траве, ползком, добрались до деревни, где осталась наша семья. Узнали, что немцы тогда никого не расстреляли, только пугали. Так и остались все в этой деревне. А тут наши начали наступать, бомбили сильно с самолетов. Однажды к нам пришли двое мальчишек-родственников и остались ночевать. Ночью началась бомбежка, и вдруг так ударило, что противоположная стена нашей хаты вывалилась во двор, и мы остались на свету, кругом все горит. А мальчишки кричат: «Молодцы, наши!». Бабушка на них ругалась: «Сейчас и нас всех разбомбят!». Вот так и остались опять живы. Потом немцы разрешили нам вернуться в свою деревню, в Дуровку. И почти сразу после этого нас освободили. Я увидела – едут на двух лошадях белых наши солдаты. И были у нас ночь или две, и опять немцы заняли.

А вот что случилось в другой деревне. Все жители решили после прихода наших вернуться домой. Но возвратились немцы и 70 человек местных жителей вывели «у кручу» (в овраг) и расстреляли. Там был один дедушка с внучкой. Чтобы ее спасти, он спрятал внучку за спину и упал на девочку. Она одна осталась жива, выбралась, пришла в нашу деревню и рассказала, где все лежат.

В одной из соседних деревень по весне, когда стал таять снег, в овраге начали оттаивать трупы застреленных местных жителей. Там мы увидели мамину подругу с двумя детьми, все они были застрелены в лоб. Позже вообще страшное количество наших бойцов оттаивало из-под снега в низине, на лугу около речки. Немцев, кстати, не было ни одного, они своих погибших сразу убирали и хоронили. Однажды случилось так, что отец отрубил ногу своему погибшему сыну. Обуться было не во что, вот и снимали обувь с погибших. Один валенок-то он снял, а второй примерз к ноге и не снимался. Мужчина отрубил солдату ногу, снял валенок и забрал себе. А ночью ему приснился сын: «Эх, отец, отец! Что ж ты мне ногу отрубил?». Наутро мужик откопал тело полностью, это действительно был его сын. А когда пошла полая вода, всех погибших унесла река. Где же искать тех погибших? Остались только мины, на которых потом подрывалась скотина.

Есть было нечего, на огороде собирали траву, делали оладьи и ели. Однажды моя подруга рассказала, что ходит в соседнюю деревню, там немцы режут скот, она набирает требуху, и эту требуху потом вся семья ест. Я попросила, чтобы она взяла меня с собой. Идем, а навстречу немцы. Мы поздоровались. Один немец вынимает конфеты и дает нам по две штуки. Мы поблагодарили и пошли дальше. Но там, где резали скот, вышел другой немец и сказал: «Нельзя! Уходите!». Почему-то почти все немцы говорили по-русски. Мы ушли ни с чем, а подруга сказала мне, что я несчастливая и больше она меня с собой не возьмет.

Самое страшное было, когда наши начали наступать, бомбили сильно. Снаряды кругом рвались. Однажды во время бомбежки ы все залезли в погреб, даже соседи, а бабушка осталась в хате, потому что нельзя было оставлять дом, наши солдаты тоже могли все забрать. И у нас перед окном снарядом убило лошадь. Красноармейцы как-то ее разделали и отдали часть мяса бабушке. Она из него наделала котлет и принесла их в погреб. Только я к этим котлетам притронуться не могла, за пять дней, что сидели, не съела ни крошки, голодала. Позже передовая ушла дальше. Остался военный повар, он как раз наварил каши пшенной, а ему надо тоже на передовую. Он закричал: «Бабка, давай все ведра, миски!». Он спас нас: отдал всю кашу, и мы потом долго-долго эту кашу ели, разводили ее водой.

Немцы почти сразу забрали корову. Страшно было. Она упиралась, видела, что мама следом бежит, плачет. Немец ударил корову по морде, по ноздрям. Мама плакала, и у коровы слезы лились. А корова только отелилась, и мама зарезала теленка, чтобы мы, дети ели. Очень скоро умерла Раечка. Питались очень плохо, молока не было, Раечка заболела и уже не выздоровела.

Маму схоронили за девять дней до Рождества, она заболела из-за соли, а еще провожала в Германию папину племянницу, так и простудилась. Затылок застудила, потому что стоял сильный мороз. Вернулась она домой и слегла, лежала на лавке у окна, мы с бабушкой за ней ухаживали. Приходил к нам доктор – немец, оставил маме какое-то лекарство, но оно не помогало. Я знала, что в одной из дальних деревень есть женщина-доктор. Я пошла к ней, рассказала о маминой болезни. Эта доктор дала мне лекарство и сама пришла к маме. Посмотрела ее и сказала потом мне, что пригласила я ее поздно, ничего уже сделать нельзя. Маме не становилось лучше. Однажды она позвала к себе свою родственницу, та очень хорошо шила, как и мама. У мамы был отрез красивой красной ткани. Она отдела его родственнице с попросила, чтобы та сшила ей платье. Та, конечно, пообещала сшить. В тот же день мама умерла. В красном платье ее и похоронили.

Следующим летом с нами жила моя тетка, мамина сестра Антонина. Однажды она позвала меня пойти в одну деревню за солью. Соли не было вообще. Пошли по полю в сторону Черемисинова, а все поле было заминировано, но мины были видны. Они прикопаны были, усики торчали. Как мы прошагали – это страшно. Но пришли за солью, а ее не оказалось. Нас угостили супом картофельным, у тех родственников картошка уцелела, и мы ели суп с солеными огурцами вприкуску. Обратно возвращались другой дорогой через Крюково, мамину деревню. После этого вскоре мы опять остались с бабушкой, нас трое и племянник, Эдик, сын дедушкиной сестры Клавдии.

Когда немцы ушли, наши раздавали то, что осталось после немцев, сиротам. Мне достался костюмчик, красивый очень.

Немцы угоняли девушек и женщин в Германию. Из нашей деревни угнали двоих, одна из них – папина племянница. Брали только взрослых. В деревне при немцах был не председатель, а староста, жил в доме напротив нашего. Немцы его заставили на себя работать, как и еще одного соседа. Когда наши пришли, забрали обоих в тюрьму. За все время, пока немцы были, никто из соседей и других жителей деревни не выдал нас, не сказал, что мы дети председателя колхоза, коммуниста.

После освобождения я разносила лекарства больным по разным деревням. Потом приняли в комсомол и сказали, что надо уезжать на Урал, там комсомольцы нужны. Так нас несколько человек и уехало.

В Ижевске собирали грибы и солили их в бочках. Помню, в последний день, собрали грибы, за нами должна была приехать машина, а мы варили в ведре грибы, чтобы поесть. И больше не помню ничего. Очнулась и услышала, как зовут доктора. Открыла глаза, рядом тумбочка, а на тумбочке лежит ворох буханок белого хлеба, значит, долго я так без сознания пролежала. Подошла женщина – доктор и сказала: «Теперь не расстраивайся, ты выживешь». Я доктору две буханки хлеба отдала, одну – санитарке.

После выписки на завод пошла, работала токарем. На заводе делали детали для танков. А мы почти дети, неумелые, то заготовки у нас ломаются, то станки. А еще мы учились, кроме обычных предметов мы еще учили азбуку Морзе. Говорили, что после учебы пойдем на фронт. А еще у нас был хор, хороший хор. Однажды нас пригласили петь в театре. Мы исполнили одну песню, нам очень долго аплодировали и просили, чтобы спели еще. Мы спели еще.

Все это время я продолжала ходить в больницу. Доктор постоянно отправляла меня на лечение. Однажды она спросила: «Вам хочется домой?» Я ответила, что, конечно, хочется. Доктор сказала, что будет врачебная комиссия и она даст заключение, что мне противопоказан уральский климат. Так и случилось. И меня решили отправить домой. Одета я была в черную шинель, на ногах ботинки с обмотками. Дали на дорогу четыре куска сахара, а больше ничего, денег не было ни копейки. Ехала в вагоне товарного поезда, спала, как и все, на соломе. Так доехала до Воронежа, а там надо пересаживаться, покупать билет. Я продала кусок сахара, купила билет и доехала до Черемисинова. Там стала искать мамину сестру – тетю Тоню. Я не знала, где она живет, стала спрашивать о ее муже, он работал начальником почты. После пешком пошла к своим, в Дуровку. Подошла к хате с заднего крыльца, а там такой запах! Курицу варили. Я в дом зашла, бабушка меня увидела и чуть в обморок не упала. Я осталась в Дуровке. Как комсомолка разносила по соседним деревням лекарства. А еще работала в колхозе. Приходилось из райцентра (Черемисиново) носить семена для посева, мешок весил 18 кг. Случалось, попадали под бомбежку. Мы уже по звуку различали наши и вражеские самолеты. Слышали, что летит, падали на землю и накрывали голову этим мешком с зерном. Немцы разбрасывали листовки, текст одной запомнила: «Воронеж и Елец – и войне конец!».

Однажды мужчина из Вышнего Щигра сказал мне, что встречал моего отца на фронте. Его уже направили на Японскую войну. Этот мужчина дал мне адрес, и я написала папе письмо, в котором рассказала, что маму схоронили, живем с бабушкой. Отец вернулся с фронта 31 декабря, а на Масленицу он уже женился на Зинаиде. У нас появилась мачеха. Коле было 13 лет уже, он на трактор сел. Женю выгнали из дома, его взял один сосед, уехали в Московскую область работать на шахте. Женя был водителем в шахте, и случилось так, что попал под вагонетку, она задавила Женю. Я ездила туда, забрала и привезла на родину. Хоронить Женю приехали все родственники, в этот день была свадьба у другого брата - Коли.

А отец после возвращения с фронта опять стал председателем колхоза. Сняли его с поста за то, что исполнил наказ своей матери- бабушки Прасковьи. Она завещала, чтобы после смерти ее отпел батюшка. И отец пригласил батюшку, чтобы тот отпел ее. После этого папа всю жизнь работал в колхозе бригадиром.

Меня пригласила к себе тетка, папина сестра Клавдия, она уже жила в Пензе. Я начала работать в магазине в продуктовом отделе, а тетка продавала там же ткани. Хлеб тогда продавали по карточкам. Жила я у тетки, в общем-то, была прислугой.

Потом переехала в Золотаревку, к подруге. Потом опять переехала в Пензу. Познакомилась с Павлом Николаевичем Страховым. Он пришел с войны, работал пожарным. Мы поженились в 1949 году. Жили очень тяжело – у нас ведь ничего не было: я сирота, он из Малой Сердобы, там осталась первая жена и дочь. В 1950 году родилась дочка Людмила. В 1953 году мы решили поехать на заработки на Камчатку. И на поезде ехали долго, и на теплоходе плыли. Жизнь на Камчатке была тоже очень тяжелая. Работали много, но заработали себе только болезни. Вернулись в Пензу. Последствием войны и нескольких лет на Камчатке стал туберкулез, от которого меня очень долго в Пензе лечили.

Позже я работа в разных местах: и в магазине, и комендантом в общежитии, долгое время до пенсии работала заводе медпрепаратов («Биосинтез»). Образование получить больше возможности не было. После приезда с Камчатки жили в комнатке в доме культуры «Дружба». Потом рядом вырыли землянки, и мы жили в одной из них. Сейчас на этом месте красивый сквер, а еще до землянок было кладбище военнопленных немцев. А когда землянки расселяли, нам дали квартиру в доме на улице Дружбы в доме № 9. Там мы и жили до 2005 года.

С мужем мы прожили вместе больше 50 лет. После его смерти я переехала в Заречный, где живут мои дочь, внучка и правнук. Мой брат Иван Егорович Анохин, который родился во второй семье отца, стал военным, танкистом. Он командовал танковой частью на Украине, потом был военным комендантом города Львова. Сейчас там и живет. Мы иногда созваниваемся. В течение всей своей жизни я каждый год ездила на родину, в Дуровку. Мачеха вроде бы никогда меня не обижала, но боль осталась навсегда. В Дуровку ездили и мои дочь и внучка. Последний раз я была там на похоронах отца в 1991 году. Мы созваниваемся с оставшимися родственниками, а остались только племянницы – дочери брата Николая. Сам Николай погиб в конце 70-х в своем тракторе. Племянницы зовут меня к себе в гости, просят, чтобы приехала, ноя уже из-за возраста сделать этого не могу.