Ландсман Адольф Исаакович

В 1941 году я окончил 9 класс в средней школе №218 города Москвы. 22 июня было воскресенье, я был дома. И вдруг последовало сообщение диктора, что сейчас будет выступать Вячеслав Михайлович Молотов. Я машинально взглянул на часы – часы показывали шестнадцать минут первого. После первых же слов Молотова стало ясно, началась война. Я решил пойти в школу, оказалось, что я там не один. Мы спрашивали друг друга, как быть, что делать. Наконец, кто-то появился из начальства, и сказали, что они сами еще ничего не знают и чтобы мы приходили завтра. На другой день мы пришли в школу, и нам всем дали разнообразные задания. Меня послали в район Тимирязевского пруда, там было много деревянных домов, и я должен был объяснять жителям как построить бомбоубежища. Бомбоубежище – это очень сильно сказано, мы должны были рассказать, что примерно в 10-15 метров от дома надо выкопать окоп, закрыть этот окоп досками, а доски завалить еще землей. И в случае воздушной тревоги все должны идти в этот окоп. Конечно, это не бомбоубежище, это такое элементарное предохранение.

Так продолжалось несколько дней. Вдруг ко мне домой пришел мой школьный товарищ, и сказал, что школа собирает добровольцев копать окопы. Я пришел в школу, а запись уже закончилась. Но я настоял и тоже меня записали, сказали сбор в такое время, иметь с собой то-то и то-то, ложку, портянки, обувь, сменное белье, теплую одежду. Я вернулся домой, рассказал матери, она бледная была: «Я тебя никуда не пущу». «Как это ты не пустишь, я уже записался». В конце концов, она пошла меня проводить. Нас посадили в трамвай и мы приехали к Киевскому вокзалу. Тогда там было огромное скопление молодежи – школьники, студенты, все мы ехали на рытье окопов. Нас погрузили в теплушки и куда-то повезли. И вот, когда мы ехали в этих теплушках, я услышал речь Сталина от 3-го июля. «Братья и сестры, я обращаюсь к вам…»

Через несколько дней нас где-то выгрузили, как потом мы поняли, это была Брянская область, где-то на стыке Брянской и Смоленской областей, и мы стали рыть противотанковые рвы. Нам было очень весело, мы ходили распевали песни, копали окопы, вечером собирались у костра и так далее, а потом вдруг все изменилось – нам рассказали, что на соседнем участке немцы бомбили такую же группу, как и мы. Поэтому нам приказывают, днем сидеть в домах, на улицу не выходить, а на работу приходить, когда начинает темнеть. Так мы стали работать ночью, а днем отсыпаться. Но ночью копать окопы это не то, что днем – там я получил первую травму – кто-то навстречу мне бросил лопату с песком. Песок-то бог с ним, но лопата вот так мне рассекла губу. Меня обмыли, отвезли куда-то, зашили губу. Два дня я не работал, а потом стал работать, как и все.

В конце июля позиции рядом с нами стали занимать войска, а 4 или 5 августа, нас срочно собрали, построили, вызывали по фамилиям, давали на чем-то расписаться, выдавали справку, что мы находились в команде НКВД, выплатили деньги, это были первые заработанные мною деньги и присвоили мне звание землекопа какой-то там категории. После чего нас привезли обратно в Москву. По дороге я встретил маму моего товарища, который был вместе со мной, и она мне сказала, что твоя мама уехала в эвакуацию в Горький, а отец дома, работает. Отец просил, если я появлюсь, чтобы я у них жил, а он сразу же отправит меня к маме. Короче говоря, мы вернулись обратно. Я прожил  у них 2 дня, за это время отец мне купил билеты в эвакуацию к матери. Там я начал учиться в школе в 10-м классе.

В октябре месяце в Москве была большая паника и отец, практически пешком, пришел в Горький с указанием, что он с семьей должен переехать в Пензу, отец работал тогда уже в преобразованном министерстве минометного вооружения, был заместителем начальника отдела. Так что мы отправились в Пензу, где я окончил 10-й класс. А в 1942 году меня призвали в армию и направили в Пензенское артиллерийское училище, в котором я изучал 76-мм пушки старого образца. В апреле 1943 года я был выпущен из училища в звании лейтенанта и после непродолжительного нахождения в резерве, был направлен в 20-ю истребительно-противотанковую бригаду резерва Главного командования.

Что у меня осталось в памяти? Нас, офицеров, привезли в лес, в котором находились какие-то солдаты, которые строили землянки и несколько офицеров. Офицеры сказали, что мы прибыли в 20-ю Сталинградскую бригаду. Ее в это время как раз перебрасывали, а это была передовая группа, организовавшая работы для размещения бригады.

Я был назначен командиром огневого взвода ЗИС-3. Среди моих подчиненных были старшины и сержанты, которые имели нашивки за ранения и государственные награды. Мне было очень трудно ими командовать, потому что я ловил взгляды, что вроде я вот так хорошо говорю, изъясняюсь, а вот я поведу себя в бою еще не известно. Мне никто ничего не говорил, но я это чувствовал. Так продолжалось примерно месяца полтора. У нас шли обычные учения, но стрельб не было. 5 июля нас подняли по тревоге и сообщили, что немцы начали наступления на Курской дуге и нас отправляют на фронт.

Наша бригада состояла из трех шестибатарейных полков ЗИС-3. 6 батарей – это 24 пушки, 3 полка – это 72 пушки. Если бы вся бригада была сконцентрирована на одном участке – это была бы невероятная сила. Но всей бригадой мы практически никогда не действовали – отдельные полки и даже батареи разбрасывались на разные участки фронта.

На фронте мы попали под Малоархангельск. Я впервые оказался на фронте, был самым молодым командиром огневого взвода, и поэтому решил брать пример с командира первого взвода, который уже воевал под Сталинградом. И я стал ходить за ним попятам. Что он делает, то и я. Он это заметил, и говорит, что ты за мной непрерывно ходишь? Понимаешь, что если попадет шальной снаряд или мина, то нас убьют двоих, и батарея сразу двух офицеров лишится. Мы должны быть всегда порознь.

Ночью нас поставили на огневые позиции на прямую наводку. Пушки находились друг от друга на расстоянии метров 60-70, а между позициями я приказал выкопать окоп посередине между ними, чтобы я мог в любое время подойти и туда и сюда. Нам приказали, что мы зря не высовывались и не демаскировались, но когда посмотрел, где я оказался, то сначала я переднего края не видел, и только потом, внимательно наблюдая за тем, где должен быть передний край, я случайно заметил, выскочившего немца из окопа, который выскочил, как суслик и сразу обратно. Я прикинул расстояние – полтора километра. Кстати, впереди нас стояло огромное количество артиллерии – даже 203-мм пушки, это вообще корпусная артиллерия, кроме того, впереди нас на прямой наводке стояла батарея 152-х пушек.

Рассвело. И немец стал обстреливать из миномета одно мое орудие, оказалось, что оно было плохо замаскировано. Когда расчет заметил, что его обстреливают, они еще углубились. За первый день потерь не было, но я заметил, что немцы обстреливали мое орудие и перенес пушку немного влево, а на этом месте поставил несколько бревен, имитируя пушку. Вот так мы простояли 3 или 4 дня. А в ночь на 12-е число, нас перевезли куда-то в другое место. Перед рассветом командир батареи объявил, что утром предстоит контрнаступление наших войск, и я должен со своими двумя орудиями перемещаться своим ходом, наши студебекеры могли нас демаскировать. Мы попробовали это сделать, а необходимо было катить пушку в гору и оказалось, что один расчет не мог сдвинуть пушку с места. Пришлось поставить одну пушку без расчета, только с наводчиком а двумя расчетами, с большим трудом, мы  начали передвигать орудие в гору. Причем – пушку мы передвигали без снарядов, на всякий случай, на станинах было 3 или 4 снаряда. Так что – солдаты пушку немного вперед передвинут, а потом бегут обратно – за снарядами. Притащат снаряды, и опять пушку волокут вперед. Пока мы так передвигались, нас обогнала пехота, причем я это понял, что это свежие войска – новое обмундирование, полные, загорелые лица, видно, что они были на отдыхе. Через некоторое время метров 150 или 200 обогнала большая группа офицеров и несколько солдат. Причем, у одного я заметил на спине радиостанцию, в 1943 году это была большая редкость, так что – по этой радиостанции. По концентрации офицеров и их высоких званий я понял, что это передвижной пункт стрелкового полка, или даже дивизии.

Наша задача была, если появятся танки, то мы их должны были уничтожать с прямой наводки. Через некоторое время мы, наконец, достигли вершины горки, там, где находилась наша пехота. Там были сплошные линии окопов, часть из которых нам пришлось закопать, так как мы не могли через них перевести пушку. Пока мы закапывали окопы, я опять увидел эту группу офицеров – наверное, третья часть из них была убита, несколько человек было ранено. Видимо, одна или две мины попали в эту группу, и весь этот командный пункт вышел из строя. Еще я обратил внимание, что лежало убитыми или ранеными несколько солдат, а вокруг них сидели на корточках солдаты. Я тогда не знал, что это такое, потом я понял, что это мусульмане, они пели отходную молитву своим товарищам, а их командир, сержант или лейтенант, бегал вокруг них с автоматом, очевидно ругался, но они на него не обращали внимание.

От разрывов поднялась пыль, и из-за пыли видимость была плохая, хотя ярко светило солнце. Вдруг подул ветерок, и я справа, увидел пулеметчика, понял, что он стреляет в нашу сторону. Говорю: «Пулемет – туда!» Наводчики они уже сами увидели, раздвинули станину и орудие к бою, я даже команду не успел дать, они уже сообразили какой прицел, огонь! Первый выстрел недолет, второй, как раз. Очевидно, и нас заметили. Дали очередь по нашему расчету, три человека, в том числе и я, были сразу же ранены. Только я успел покомандовать между двумя выстрелами. Тут откуда-то появился командир батареи, командир первого взвода. Я им доложил, что меня ранило, меня ранило в икру, я ногу жгутом перетянул, а комбат мне сказал: «Ползи обратно». И я пополз. Тут начался дождь и я промок, совершенно до нитки. Наконец, увидел телегу с возницей и с женщиной-санинструктором, они ездили и подбирали раненых. Я в полный рост подняться не мог, поднялся на одной ноге, стал пилоткой махать. Меня заметили, подъехали. Этот возница, пожилой солдат, и девушка меня вдвоем бросили в телегу, там еще было несколько раненых и отвезли в ближайший медсанбат, там мне сделали, все, что надо было. А потом я попал в стационарный госпиталь. Через месяц меня выписали из госпиталя, я попал в 874-й противотанковый полк резерва главного командования. Это был 9-батарейный полк, он также как и бригада, распределялся по фронту для поддержки стрелковых дивизий.

Мы стояли в обороне и когда немцы пытались наступать, мы открывали огонь. Один раз на гребень даже выехало несколько танков и бронетранспортеров, мы успели дать по одному выстрелу, они немедленно ушли и мы не успели никого подбить.

Потом этот полк переформировывали и меня послали в штаб фронта или в штаб армии, и оттуда направили в другую часть. Так я попал в полевую артиллерию 2-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии.

В распоряжении командира полка была батарея 45-мм пушек, 120-мм минометов и 76-мм пушек обр. 1927 года. Батарею сорокапяток он всегда ставил в боевом порядке, а батарея 76-мм пушек, в которой я был командиром взвода управления, всегда стояла около штаба полка как резерв. В моем взводе было отделение связи, телефонисты, и отделение разведчиков со стереотрубой. В это время мы стояли в Карпатах, в обороне. В обороне я сделал себе очень хороший наблюдательный пункт, как меня учили в училище, сделал карту целей, у меня была прекрасная карта. А сама батарея располагалась где-то сзади, в двух километрах от моего НП.

Там против нас стояли венгры, и, так как они были на вершине, то батарея была очень тщательно замаскирована. Если нужно было стрелять, мы ее накануне увозили на запасную позицию, стреляли с запасной позиции и немедленно уезжали обратно. Венгры начинали стрелять по тому месту, но там уже никого не было.

Однажды я изучал карту, у меня была для подготовки расчетов огня, для открытия огня, специальный транспортир для определения цели, и я решил подготовить расчеты для огня по населенному пункту. В качестве цели я выбрал церковь. Почему? Потому что рядом с церковью находился дом священника, самый лучший в местечке, и в этом доме всегда останавливаются офицеры, и наши и немецкие, вот я выбрал такую цель.

Короче говоря, накануне батарея уехала на запасную позицию и перед тем, как смеркаться, я подготовил цель и сообщил данные на батарею. В соответствии с моим целеуказанием направили орудие, командир выбрал время открытия огня и открыл беглый огонь. Венгры очень быстро открыли огонь по тому месту, откуда батарея вела огонь, но батарея быстро отстрелялась и уехала. А венгры тогда уже каждую неделю приходили к нам сдаваться в плен, каждую неделю по несколько человек. Через два дня пришла группа пленных и сказала, что у них была большая паника. К командиру венгерского полка приехала группа проверяющих немецких офицеров. Только они въехали на площадь, остановились около дома священника, вдруг начался ураганный огонь. Несколько человек было ранено, может быть, даже убито. Венгерский командир был в бешенстве и послал солдат в горы, искать корректировщиков.

Когда наш командир полка узнал про этот случай, он спросил у комбата: «Кто у вас там целеуказания готовил?» «Лейтенант Ладсман». «А, ну, при случае готовьте ему награду»!

Потом там еще один случай был. Мы по косвенным признакам обнаружили, что напротив нас на горке находился наблюдательный пункт, с которого наблюдали за всем нашим передним краем. Я доложил об этом командиру батареи. Командир батареи, передал командиру полка и тот приказал: «Уничтожить». И вот, мы опять таки вывезли батарею в другое место, и как начало темнеть, открыли там ураганный огонь. Полностью уничтожили наблюдательный пункт. Данные тоже я готовил. При этом я должен был учесть не только расстояние, но и разницу в высотах. Батарея находилась на одной высоте, а наблюдательный пункт метрах в 50 выше. Тут нужно было учитывать.

Третий случай, который мне запомнился. Приехал из штаба армии проверяющий артиллерийский офицер в звании подполковник. Очень большой начальник. Ему сказали, что вот у лейтенанта Ландсмана хороший наблюдательный пункт. Он пришел ко мне. Покажите карту цели, я ему показал. Вот то-то. Он меня спрашивает, вы не пристрелены? Я говорю, нет. Не пристрелен. Если будет команда, я буду пристреливать. «Ну, давайте, я буду стрелять». Я говорю, нет, не могу, без разрешения командира батареи нельзя. Я ему стал объяснять, что мы должны перевести батарею в другое место. Он согласился со мной. И пошел ночевать к командиру батареи, к этому времени батарею перевезли еще в другое место. Утром он пришел к нам и сам скомандовал несколько целей, он был опытный офицер с еще довоенной подготовкой. Сказал спасибо и ушел. Я предполагаю, что за такое посещение переднего края, да еще стрельбу, наверняка он получил орден. Я не помню его фамилии, но мы с ним встретились 9 мая 1945 года, когда было великое столпотворение уже на нашем переднем крае. Он меня узнал, я его узнал. Мы с ним обнялись, как родные, как будто мы с ним служили очень много времени.

Потом нашу дивизию перебросили на другое направление. Посадили в поезд, куда-то привезли, выгрузили. Подходит ко мне командир батареи и говорит, вас, меня, с двумя или тремя моими подчиненными, на всякий случай, со стереотрубой, командира огневого взвода с двумя пушками, причем, одна пушка остается у командира огневого взвода, а вторую пушку дают мне, и кроме того, мне дают виллис, временно передают в распоряжение другого командования. Меня назначали головной походной заставой. По расписанию впереди шли саперы на виллисе, потом на виллисе несколько автоматчиков, за ними танк, а за танком я, а за нами уже пехота, причем вся на студебекерах.

Мы по равнине шли, никакого противника нет, спокойно едем. Въехали в предгорье Карпат с другой стороны, которая ближе к Польше. Как я потом понял, нас привезли на Воловецкий перевал – это один из перевалов, который нужно было взять и через который пропустить технику, потому что там, где мы воевали, перевал можно было пройти только пешим или на конной тяге, а тут более-менее приличная дорога. Короче говоря, мы ехали день или два не спеша, а потом в горах уперлись в венгров. И тут мы поняли и зароптали, что это за война? Любой пулеметчик останавливает всю нашу колонну! Мы в день проезжали километров 10, не больше. Впереди заслон, пока этот заслон наши автоматчики или танкисты не уничтожат, дальше ехать нельзя. Вот мы и шли с черепашьей скоростью. Таким образом мы ехали, по-моему, 2 недели, весь октябрь. Роптали, роптали, а ничего не поделаешь. Потом мы вернулись к своим, но перевал мы успели переехать. Причем, пехоту сняли с машин и машины куда-то уехали.

И только спустя несколько лет после войны я узнал, в чем дело. Был такой венгерский писатель Белла Илиш, он служил в Первую мировую войну в австро-венгерской армии. Потом попал к нам в плен, стали гражданином Советского Союза, его призвали в армию, он был майором, переводчиком. Он написал воспоминания и в них он описал о встрече с командующим венгерском армией. Оказывается, командующий венгерской армией прислал парламентеров, он собирается открыть фронт. Для этой цели мы подготовили огромную колонну. Они должны были открыть фронт, а мы с этой колонной проехать вглубь Венгрии. Он приехал со своим начальником штаба в расположение к нашему командующему фронтом и вот этот Илиш был там переводчиком. Но что-то там не получилось, и нам пришлось венгерский фронт прорывать.

12 января 1945 года началось наше наступление в Венгрии. Наша батарея находилась в районе штаба полка, как бы второй эшелон. Очевидно, немцы узнали о батарее и открыли ураганный огонь. Меня ранило второй раз в руку. Очень болела рука. Я второй раз попал в госпиталь. После госпиталя я попал вновь в Отдельный истребительный противотанковый дивизион, в котором взвода управления не было, а были только огневые взвода. И вот с этим 108-м дивизионом я провоевал до конца войны, и с ним встретил 8 мая 1945 года в Чехословакии.

Последний бой. Центр Чехословакии, равнина. Въезжаем 6 мая в один маленький городок, смотрим, на середине площади стоит бронетранспортер с радиостанцией, огромный шест, вокруг огромная толпа чехов. Стоят и очень внимательно слушают. У нас в дивизионе было два молодых человека, которых призвали из Ужгорода, они знали чешский язык. Мы говорим, пойдите и послушайте, что там говорят. Они через несколько минут возвращаются взволнованные. Там передают, что 6 мая в Реймсе будет подписана капитуляция немецких войск. И вот все ждут. А у нас накануне был бой, два человека погибли.

Короче говоря, мы это приняли к сведению. В ночь с 7 на 8 мая мы очень долго ехали куда, ничего не поняли. Утром приехали в город Коетин, безумно хотелось спать, мы все кто на что и уснули. Часа в 2 дня нас будят подъем, едем дальше. Куда? Неизвестно. Приехали в местечко Челсицы. Развернули орудие. И тут я был свидетелем такого невероятного случая – мы периодически сталкивались с польскими и чехословацкими солдатами и тут мы обратили внимание: среди наших офицеров стоят чешский и румынский офицеры с солдатами. И что-то между собой говорят, наши офицеры чехам показывают рукой, потом повернулись к нам, пришел к нам наш командир дивизии, вот там, говорит, деревня, предполагается, что на окраине стоят немецкие засады, обстреляйте окраину, а после этого пойдет пехота, и наша, и чешская, и румынская. Было примерно 5 часов дня. Мы постреляли. Слышна была там где-то оружейная стрельба, потом все затихло.

9 часов вечера начало смеркаться. Вдруг мы услышали пулеметную и автоматную стрельбу у себя в тылу. Мы решили немедленно привести к бою орудия, поворачивать на 180 градусов или нет. Потом эти огоньки стали приближаться, и мы увидели, что солдаты держат автоматы и винтовки вертикально и стреляют в воздух. Я это без слез не могу вспоминать. Мы смотрим друг на друга с немым вопросом, что это значит, неужели победа!!! И в это время к нам прибежал наш запыхавшийся командир дивизиона, Герой Советского Союза Васильев и сказал: «Победа!!! Сегодня последний день войны, сегодня можно стрелять только до 11 часов вечера, после стрелять нельзя». Мы стали плакать, кричать. Была неимоверная радость. А утром, так как наш дивизион был на механизированной тяге, нам дали еще одну или две машины и сказали ехать вперед, разоружать немцев. И вот тут, когда мы готовились выехать.

Наша колонна, это примерно 25-30 машин, я ехал где-то в середине колонные. А те, которые ехали вначале колонны, потом мне рассказывали. Вот они едут, и первые машины видят, что идет немецкий обоз на конной тяге. Солдаты сидят на повозках, некоторые идут пешком. Первая машина дает гудок. Немцы люди аккуратные, сворачивают справа, дают нам проезд. Где-то в середине нашей колонны, когда мы проехали, этот момент я уловил, они поняли, что это русские. И они бросились врассыпную от колонны куда-то в сторону. Через некоторое время над нами появились наши штурмовики. Нас приняли за немцев, и нас стали обстреливать из пулеметов. Утром 9 Мая. Ранили нашего начфина в попу, над ним все потешались.

Прошло некоторое время, снова появились самолеты, мы бросились врассыпную от машин. Но очевидно они, что-то поняли, второй раз стрелять не стали. Мы обратно по машинам, поехали дальше. Въехали в село. Жара. Пыль стоит от машин клубами. Я доехал до развилки, и не знаю, куда ехать вправо или влево. Смотрю, за заборчиком на крыльце стоит девочка лет 10-12. Стоит и смотрит на меня. Я выскочил из машины, жестами показываю, куда машина поехала сюда или сюда. Я заметил, что в открывшуюся дверь высунулась женская рука, схватили эту девочку за шкирку, и втащила сюда и захлопнула дверь. Так я и не получил ответа. Вдруг дверь открылась, высунулась эта же женская голова, стала всматриваться, а потом расплылась в улыбке. Русские, русские, наконец!

Потом нас встречали в одном поместье. Мы были первыми русскими, которых видели чехи после немцев. Приехали в какое-то село, вдоль дороги стоят столики, с бутербродами, с колбасой, с ветчиной, сыром, сладкие пирожки, наливки стоят, стаканчики стоят, только пейте. Мы кушали эти сладкие пирожки, которые мы за время войны ни разу не пробовали. А солдаты, которые были из деревень, вообще не знали этого вкуса, тем более давали вино, ром и все. Мы смотрели только за водителями, чтобы они не напились. Ради бога, ради бога, только не пейте, кушайте, сколько хотите. Наконец, сигнал поехали дальше. Арка обитая хвоей, на ней два портрета – Сталина и Бенеша, рядом оркестр. И играли всякие марши. Интернационал они тогда не знали. Но свои марши, Сметана и так далее. Таким образом, мы настигаем вторую немецкую колонну. То же самое повторяется. А с нашим командиром дивизиона, очевидно, ехало один или два представителя СМЕРШа и с ними еще несколько автоматчиков. Проехали в голову колонны, остановились, вышли. Наш командир был майор, старший по званию, он через переводчика разыскал старшего немецкого офицера, приказал построить весь личный состав, и переводчик зачитал приказ о безоговорочной капитуляции и сказал, что война закончилась. А немцы не знали, им не сообщили.

Немцы нас насторожено приняли. Потом была еще одна встреча – еще одна большая колонна, и там был старший немецкий офицер, может, майор, может, подполковник, не помню. Мы выскочили из машин, и тоже объяснили немецким солдатам, что война закончилась. Они говорят: «Война капут, война капут». Вначале они смотрели на нас настороженно, а потом вдруг стали улыбаться. Подошли друг к другу и стали хлопать по плечу. 15 минут это были враги, а тут стали улыбаться друг другу и хлопать по плечу. И немцам, и нашим, очевидно, все это осточертело, и под впечатлением от радости победы, они, так сказать, забыли, что они вчерашние враги. Были врагами пять минут тому назад. Вот так закончилась для меня война.

- Спасибо, Адольф Исаакович. Еще несколько вопросов. Какова была роль командира взвода в противотанковой артиллерии? У каждого же орудия есть командир орудия, я так понимаю, сержант, да? А роль командира взвода какая?

- Вместе с командирами орудий выбрать огневую позицию, организовать связь на случай непредвиденных обстоятельств. И при необходимости заменять раненых или убитых, и командира орудий, и наводчика, любого. Но в основном мы, конечно, должны выбрать место, проследить, чтобы все было замаскировано, проследить, чтобы были ровики для личного состава. В наше время этому уделялось большое внимание.

- Как оборудовалась позиция?

- Позиция представляла собой круг, посередине которого стояло орудие. Этот круг углублялся в землю, на 40-50 см, перед пушкой насыпался бруствер, и еще там копались ровики для расчета. Это была ужасная работа, надо было срочно за 3-4 часа оборудовать огневую позицию. При этом, хорошо если мы на этой позиции была 2-3 дня были, а бывало – 2-3 часа, или полдня, а потом сматывались. Переезжаем на другое место и все начинается сначала. Вся эта ужасная работа приходилась на расчет, 6 человек, плюс командир орудия. Иногда и я помогал.

- Это все-таки была не ваша задача, копать?

- Нет. Но когда нужно было, я, конечно, помогал. Но не так сильно, как солдаты. Нам, конечно, пехотинцы очень сильно завидовали, что мы ездили на машинах. Ноги не трудили, но вот копать…

- А какие снаряды были?

- Осколочный – это свертывался колпачок типа, который сейчас на бутылке с подсолнечным маслом. Вот такой колпачок, только он металлический, его свернуть надо. Бронебойные были, причем бронебойные были и болванки и с зарядом внутри. Но бронебойный, чтобы взорвался, нужно, чтобы он преодолел очень сильное препятствие. Например, легкую броню. Подкалиберные, там вообще то говоря и не было взрывчатого вещества. Он как веретено был, головка прожигала броню, а вот этот снарядик влетал в танк, и там все крушил.

- Соотношение на орудие, какое количество было осколочно-фугасных, какое бронебойных?

- Не помню. Все снаряды были. И бронебойные, и фугасные, и подкалиберные, и шрапнель даже была. Шрапнель меня даже однажды спасла. Меня и мой расчет.

Карпаты, апрель месяц 1945 года. Там дорога была, а вдоль дороги местность холмистая, так что мы могли расположить только одну или две пушки, весь наш дивизион, 12 орудий, нельзя было развернуть. Поэтому мы на передовую ездили по очереди. Настала моя очередь со взводом. Командир батареи говорит, поезжай с одним орудием. Куда? Он показал по карте где. Тут же командир пехотной роты был, говорит, вот по этому оврагу располагается наша пехота, но местность там не просматривается, так что вам придется действовать непосредственно в боевых порядках пехоты. Мы приехали туда. Метров за 50 остановились. Я пошел с командиром орудия, посмотрел, где пехота. Там был длинный большой овраг, очевидно с гор весной туда стекала вода, и на этой стороне оврага располагалась пехота, с ячейками, пулеметами и так далее. А на самом берегу  оврага стоял длинный сарай, я к нему на машине с орудием подъехал, а от сарая пошел пешком, к пехоте. Увидел, что рядом с пехотой хорошая открытая площадка, приказал командиру оружия, он подъехал. Орудие отцепили, сгрузили ящики со снарядами, машина уехала обратно. На руках это орудие выкатили на прямую наводку. Как только выкатили орудие, я смотрю, все солдатики отсюда пятятся, пятятся, наконец, отошли метров на 10, где лощинка, поднялись во весь рост и пошли в тыл. А я с пушкой и 6 солдатами, остался один. Немцы, видимо, нас заметили и стали стрелять по нашему орудию. А мы его не успели к бою привести. Стоим за сараем, и не знаем, что делать. Они стреляют по нас и стали кричать: «Рус, плен! Рус, плен!» Мы поняли, они хотели большую часть расчета застрелить, а одного или двух человек взять в плен. Мы под защитой сарая, до нас пули не долетают, но от станин рикошетят. Иди к машине и бери ручной пулемет. Потом иди к другому углу сарая и открой по этой группе непрерывный огонь. Возьми с собой второй запасной диск. Он побежал. Вдруг я услышал, что он стал стрелять. Немцы стали его обстреливать. Но автомат против пулемета – это мелочь. Они постреляли, постреляли, очевидно, сами залегли, нам хватило 20 или 30 секунд, чтобы приготовить орудие к бою. Я только одно слово успел сказать, шрапнель.

После первого выстрела мы услышали совершенно дикие крики, а после второго выстрела шрапнелью, все стихло, на всякий случай дали третий выстрел. В это время ко мне пришел связной от нашего командира дивизии. Оказывается, общий приказ дивизии сняться с места и переходить на другое место. То есть этот приказ первым пришел для пехоты, а последним пришел для меня, и таким образом я оказался участником такого встречного боя.

Так мне повезло, а то мой командир орудия, который вот в тогда был со мной, был в плену. Мне это под большим секретом сказал командир дивизиона, и просил никому не говорить. Я никому не говорил, и с ним никогда не говорил на эту тему, но после того, как мы вернулись вниз в расположение, он меня подозвал и сказал: «Лейтенант, мы только что пережили очень серьезный бой, который мог закончиться для нас очень плачевно. Мне пришлось хлебнуть горя». Он, между прочим, был старше нас, и служил старослужащим еще в Красной Армии до войны, ему полагалось быть офицером и довольно высокого чина, но он оставался сержантом, из-за того, что он был в плену. Он говорит, что такого насмотрелся, что больше к ним в плен попадать не могу. Если в подобной ситуации я буду ранен и не смогу застрелиться, пожалуйста, застрели меня. Потом он подумал и говорит, я там видел, что там делали немцы с вашим братом, он имел в виду национальность. Я ему говорю: «Николай, сделай тогда то же самое со мной, что ты просишь для себя». Вот так закончился тот бой.

- Орудие ЗИС-3 хорошее, как вы считаете?

- Я бы сказал, среднее. Почему? Потому что оно было слишком легким и при каждом выстреле подпрыгивало, поэтому, возвращаясь назад, оно могло немножко отклониться от своего первоначального положения. А это влияло на стрельбу прямой наводкой, если ты сделал выстрел, она  подпрыгнула, и не вернулась на свое положение и ты должен опять смотреть панораму и наводить на то место, куда хочешь попасть снарядом. А вот так автоматически нельзя. Поэтому появились еще одни пушки, 57-мм. Калибр был поменьше, но ствол длиннее. Они были на немножко лучше, потому что они более точные в стрельбе были. А вот в конце войны, в 1944-м или в 1945-м годах, это уже мне рассказывали мои товарищи, когда я встретился с ними после окончания войны, после войны появились пушки 100-мм БС-3. Те, кто их обслуживал, рассказывали, если немцы узнавали, что здесь находятся 100-мм пушки, они не выпускали танки. Потому что у них была очень большая дальность прямого выстрела, порядка 3,5 или 4 километров, и танки не могли обеспечить точную стрельбу на такое расстояние, а эти их пробивали чуть ли не насквозь.  Причем, учитывая особую важность этой батареи, они были не на студебеккерах, а на бронетранспортерах, а бронетранспортер ко всему прочему еще имел крупнокалиберный пулемет.

Мне рассказывали уже после войны, в 20-й бригаде, в которой я служил об одном командире, который был командиром вот такой батареи Семен Радиловский, что когда они продвигались к Берлину, они попали в затор. Затор – впереди огромное количество машин, сзади машины. В это время ехал Василевский, спросил в чем дело? Ему спереди доложили, что там сильно укрепленное двухэтажное здание, там засели эсесовцы, у них очень большое количество пулеметов и орудий наверху, они непрерывно стреляют, их не могут убить, задерживают всю колонну, он тогда окинул взором близлежащие машины, увидел батарею. Командира батареи ко мне. Как фамилия? Откуда. Он докладывает, старший лейтенант Радиловский. Говорит своему помощнику, обеспечить выезд этой батареи к этому зданию, если сумеете разрушить это здание, представлю к званию Героя. А Радиловский был голова. Он сначала выехал со своими двумя бронетранспортерами без орудий. Бронетранспортеры из крупнокалиберных стали стрелять по зданию, а через некоторое время, два других бронетранспортера привезли два орудия и встали на прямую наводку. Бронетранспортеры, которые стреляли, поехали за вторыми орудиями, и так привезли всю батарею. Они открыли такой огонь, что через 15-20 минут немцы вывесили белый флаг, сдались. За это ему дали звание Героя.

- Гильзы заставляли сдавать?

- Заставляли. Заряжающие знали, гильза вылетела, они ее сразу подбирали и клали в ящик от снарядов. Но если какие-то особые обстоятельства, если мы быстро уезжали, может быть, мы и оставляли гильзы. А так, как правило, мы успевали сдать.

- Как вас с вашим именем принимали?

- Мои знакомые звали меня Аркадий. Но в документах я оставался под своим именем. Поэтому у меня был такой интересный случай, как раз, когда я прибыл во 2-ю дивизию. Мне показали, где штаб, сказали, вам нужно обратиться к такому то капитану, он занимается кадрами. Вот я вхожу, помню, смеркалось, он не очень хорошо мог разглядеть мое лицо. Я говорю, товарищ капитан, лейтенант Ландсман прибыл для прохождения военной службы. Он задумчиво поднял лицо и стал на меня внимательно смотреть. Потом после длительной паузы говорит, повторите вашу фамилию. Я говорю – Ландсман. Фамилия, между прочим, не еврейская. Очень много немецких фамилий начинается со слова – Ланд. Следующий вопрос: «Кто по национальности?» Я говорю, еврей. Ну, говорит, тогда все в порядке. Вот так. Был приказ Сталина, чтобы немцев на фронте не было.

- С антисемитизмом сталкивались на фронте?

- Я замечал на себе косые взгляды. По взглядам еврей может понять, что думает тот, кто на него косо смотрит, почувствовать, он кожей чувствует. Поэтому я тоже кожей чувствовал, но официально никаких разговоров совершенно не было. Я не могу сказать, что я чувствую, что на меня косо смотрят. Когда я сейчас слышу иногда, что евреи не воевали на фронте, я рассказываю такой случай.

В Белоруссии над нами немцы стали бросать листовки. К нам немедленно приехали несколько чинов СМЕРШа, собрали всех личный состав, потом отдельно офицеров, и под расписку нас обязали не читать ни одну немецкую листовку, рвать их, жечь или закапывать в землю и следить, чтобы ни один боец не читал эти листовки. И вот мы другой командир орудия говорит, лейтенант, пойдем в лес, погуляем, я хочу кое-что рассказать. Мы пришли в лес. Он вынимает из сапога немецкую листовку: «Посмотрите, что тут немцы пишут». Я говорю: «Смотреть не буду, почему ты ее не порвал?! Да еще мне даешь. Нас обоих отправят за это в штрафной батальон». Он говорит: «Нет, я сейчас порву, но я хочу, чтобы вы прочли. Никто об этом не узнает, потому что мы тут одни». Я читаю. Примерно листовка была такого содержания. «Русские солдаты, вы воюете за евреев, которые сидят в Ташкенте. Евреев то на фронте нет, за что вы проливаете кровь, защищая их. Сдавайтесь, переходите на нашу сторону». После того, как я прочитал листовку, он ее порвал, закопал в землю. А потом он говорит, ну как я могу поверить этой листовке, когда мы с вами едим из одного котелка?! На кого это рассчитано?

- С власовцами приходилось встречаться?

- Прямо нет, косвенно. Власовцы знали, что мы наступаем, и они в каком-то селе научили молодых чешек петь похабные песни. Очень похабные. И для того, чтобы сделать нам удовольствие, эти молодые чешки сказали, что нас ваши, русские, научили песне. Мы хотим вам спеть. Стали петь нам такие похабные песни, что мы стали закрывать уши. Потом мы им объяснили, и они сами стали краснеть. Вот такой анекдотичный случай был.

- Кормили нормально?

- Я с трудом вспоминаю, что был один или два дня, когда было голодно.

- Офицерский доппаек у вас был?

- Да. Некоторые на меня обижались, что я не делился. Но иногда у меня были случаи, когда я вынужден был делиться. Мне докладывает командир орудия, а вот наш Ахмед ничего не кушает. Только черный хлеб. Это было на Украине, там нас кормили щами со свининой. Он ничего не кушает. Я хоть был молодой, но знал, что он, очевидно, мусульманин, и не может кушать свинину. Я у него спрашиваю, почему не кушаешь? «Не хочу. Не буду». Я тогда спрашиваю напрямик: «Потому что там свинина?» Он говорит: «Да». Я ему стал свой доппаек отдавать. Туда входило печенье, бычки в томате, сливочное масло и сигареты. Бычки в томате и сливочное масло я ему отдавал, остальное оставлял себе. Такой случай у меня был. Хотя я еврей, теоретически тоже не должен был кушать свинину.

- 100 грамм давали и летом и зимой?

- Да. Когда меня ранило первый раз на Курской дуге, у меня страшная жажда началась. Когда я приполз раненый в блиндаж, из которого мы начинали двигаться, это был блиндаж командира батареи. А там находился старшина, который опоздал с горячим завтраком для всей батареи и с небольшой канистрой спирта. Я его прошу попить. А он мне наливает чуть ли не четверть котелка спирта. Из меня все обратно пошло

- Военная мода в то время существовала? Что было модно?

- Я помню, у нас было модно летом из плащ-палатки делать легкие, брезентовые сапоги. У нас было несколько сапожников, где-то они доставали подметки, и делали офицерам сапоги. Разрежут одну новую палатку, летом очень удачно ходить.

- Какие-то суеверия или приметы были?

- Я старался среди трофеев каких-то гражданских вещей не брать. Это я делал. Лишний пистолет, да, это обязательно. Правда, потом все пришлось сдать. Часы брали. Тогда это была большая редкость.

- Что брали из трофеев?

- Что попадалось. У меня было два трофейных пистолета, компас, такое приспособление типа стереотрубы, но карманное, маленькое.

- Посылки домой не посылали?

- После войны. Нам даже давали по каким-то частям, дали белье, заготовки для сапог, я все это отправлял в посылках. Посылки были официально разрешена.

- Были женщины? И отношение к женщинам на фронте?

- Как правило, если были женщины, то они с кем-то жили. Были, конечно, исключения. Но в нашем окружении, они с офицерами в основном жили. Но и свои прямые обязанности тоже выполняли.

- В вашем дивизионе под конец войны были женщины?

- Нет. Были женщины, когда я служил во 2-й дивизии с полковой артиллерией. Там в батарее была связистка, которая жила с командиром батареи.

- Какое было отношение к женщинам?

- Всякое было. И хорошее отношение, и злое отношение. По-всякому. Холостые солдаты, конечно, завидовали офицерам. С другой стороны, женщинам приходилось нести все тяготы, мы же были на передовой, это не то, что в где-то в штабе, где у них было особое привилегированное положение. Спали все вместе. Если в доме, пять мужчин лежат, где-то тут с боку женщина пристроилась, никто на нее, как на женщину, и внимания-то не обращает. Устали после боев, после переходов. Иногда бывали женщины со своими мужчинами, они спали рядом. У них, так сказать, своя доля была. Может быть, они с многими мужчинами и спали. А когда закончилась война, встал вопрос, как устроить свою судьбу. Кто-то любыми способами хотел узаконить свою связь. И многие приезжали потом с фронта уже с женщинами, с которыми жили на фронте. Многие уезжали рожать в тыл. Так было тоже.

- Какое к ним было отношение после войны?

- Негативное отношение сглаживалось.

- Но негативное отношение было?

- Иногда.

Интервью: А. Драбкин
Лит.обработка: Н. Аничкин
Опубликовано 04 сентября 2012 года