Кавалер «жуковского» ордена
4 июня 1956 г. министр обороны СССР Маршал Советского Союза, председатель Комиссии по делам бывших военнопленных Г.К. Жуков направил в ЦК КПСС записку к проекту постановления Президиума ЦК КПСС «О положении вернувшихся из плена военнослужащих Советской Армии и лиц, не находящихся на службе в Армии». На основании этого проекта было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР о реабилитации лиц, не по своей воле попавших в немецкий плен и не запятнавших своей чести сотрудничеством с немецкими властями.
В п. 5 записки предлагалось «представить к правительственным наградам бывших военнопленных, имеющих ранения или совершивших побег из плена, но не отмеченных правительственными наградами. Вручить всем бывшим военнопленным медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», если они не совершили преступлений».
Я хорошо помню годы, предшествовавшие появлению этого постановления и тот день, когда мой отец был вызван в военкомат и принес оттуда орден Славы III степени. Он сидел за столом и долго его разглядывал, клал в орденскую коробочку и снова вынимал… О чем он думал, не знаю. Мне было 11 лет, взрослые не делились со мною глубоко личными переживаниями. Этот орден и другие награды отец надел только раз, в 1987 году, когда я и мать еле заставили его сфотографироваться с ними.
Так вел себя не он один. На нашей улице жил дядя Костя. Я слышал от кого-то, что он танкист, горел в танке и награжден орденом Красного Знамени. И он не надевал свой орден. Жил скромным колхозным заработком да тем, что нанимался копать колодцы. С появлением интернета я нашел в Сети наградной лист на Лебедева Константина Егоровича, механика-водителя танка. Действительно, он награжден именно этим орденом.
Мне кажется, тогдашнее нежелание к ношению наград объясняется тем, что кругом были еще живы фронтовики, и не всем повезло с наградами. Появишься с орденом, о тебе скажут: «Выхваляется!» Это – деревня! Мода на ношение нагрудных знаков отличия пришла не скоро, из города. В ту пору всеобщей бедности завидовали тем семьям, отцы и сыновья которых вернулись живыми. Мне навсегда врезались в память жуткие вопли и обмороки многодетных баб, потерявших мужей, когда в застолье начинали петь навзрыд, хором, словно поминальный канон, песню, сочиненную не литератором:
Шли два героя с немецкого боя,
Шли, пробиралися домой.
Не успели перебраться с немецкой границы –
Их ранил немецкий часовой.
Одна пролетела, друга просвистела,
А третья поранила меня.
Товарищ-товарищ, болят мои раны,
Болят мои раны тяжело.
Одна подживает, друга нарывает,
А третья покою не дает.
Товарищ-товарищ, подай лист бумаги,
Домой напишу я письмецо.
А дома детишки, жена молодая
Ждут-ожидают меня.
А вырастут дети и спросят мамашу:
«А где же наш рóдный отец?»
А мать отвернется, слезами зальется:
«Отец ваш убит на войне.
Убит он гранатой немецкой проклятой
Схоронен на чужой стороне».
После войны отношение к бывшим военнопленным было плохим не только со стороны московского начальства. Помню на одной из гулянок один из гостей, подвыпив, стал хвалиться своими фронтовыми подвигами. Мой отец сказал: «Да будет тебе врать-то!» Тот вспылил: «Ты – пленник! Молчи! Тебе было хорошо, а мы там, на фронте…» и т.д. Врал, конечно! Не был он на передовой. Настоящий солдат-окопник, побывавший под пулеметным огнем и градом мин, в мороз, дождь и жару, среди вони от трупов и испражнений, знал, как запросто на войне можно оказаться в плену. Тем более при ранении или контузии. Отец опустил голову и проглотил обиду. А мне было обидно: «Ну, почему он не скажет о своих ранах? У него же вся спина «рябая» от осколков!» Позднее я у него ножом расцарапывал кожу и выковыривал в бане из распаренной спины мелкие, как зернышки пшена, осколки. Еще пять, более крупных, видел на рентгеновском снимке, когда оформлял отцу инвалидность. Эти ушли с ним в могилу. Сколько их вырезали в госпитале, не знаю.
«Пленник»… Это, как приговор.
В формировании негативного отношения к военнопленным историки неспроста обвиняют начальника Главного политуправления РККА в 1941-42 гг. Л. Мехлиса. Подчиненные ему политработники распространяли в войсках слух: все, кто попадет в плен, будут рассматриваться как изменники Родины, а семья отправлена в ссылку. На самом деле УК РСФСР предусматривал уголовную ответственность лишь тех военнослужащих, которые сдались в плен, не исчерпав всех возможностей сопротивления, в ситуации, не вызванной боевой обстановкой. В начале войны, после захвата немцами Смоленска, приказом Ставки ВГК, преступниками объявлялись сдавшиеся в плен командиры и политработники, сорвавшие с себя знаки отличия. Государственного пособия и помощи лишались их семьи, а также семьи тех красноармейцев, которые сдались в плен целой частью. Последнее не очень ясно: как понимать слово «часть» (полк или просто групповую сдачу в плен).
Закон законом, практика другая. Все побывавшие в плену после освобождения пропускались через фильтрационные лагеря. Мера, безусловно, необходимая. «Смершевцы», проводившие проверку, подавляющее большинство военнопленных отпускали домой. Отправляли под суд тех, на кого имелся компрометирующий материал о сотрудничестве с немцами, предатели и т.п. Конечно, были ошибки, недобросовестность следователей, неадеватная реакция «подследственных», бросавшихся с кулаками на некоторых мерзавцев из «Смерш». В результате – «нападение на офицера», приговор, советский лагерь... И такое бывало.
В большинстве своем следователи, военная контрразведка и оперуполномоченные НКВД придерживались закона. Но речь о другом.
Бывшие военнопленные, прошедшие фильтрацию, оставались на оперативном учете в КГБ СССР как «граждане СССР, побывавшие на территории капиталистического государства». Иными словами, их считали потенциально возможными агентами иностранных разведок. Военнопленных, не предавших своего Отечества, следовало бы по возвращении наградить, специально учредив для них медаль «За верность Родине», а не оставлять «под колпаком» спецслужб. Им не вручили даже медаль «За победу над Германией». Их дети, поступая на работу, требующую секретности, вступая в партию, призываемые в пограничные войска, при поступлении в военные училища и т.п. заполняли анкету, где был пункт: «Были ли ваши родственники в плену или на оккупированной территории?» Я служил в морских погранвойсках КГБ СССР и тоже писал, что мой отец был в плену. И хотя никаких притеснений по этому поводу не чувствовал, испытывал обиду.
Рудименты ежовщины и бериевщины противоречили духу проекта постановления ЦК КПСС и Совмина СССР, разработанного Комиссией Маршала Жукова, где в числе прочих мер предлагалось «осудить, как неправильную и противоречащую интересам Советского государства, практику огульного политического недоверия к бывшим советским военнослужащим, находившимся в плену или окружении противника… Полностью устранить допущенные ограничения как в отношении бывших военнопленных, так и членов их семей… Отменить все инструкции ГПУ, НКВД, МГБ в отношении бывших военнопленных… Рассмотреть вопрос о целесообразности оставления в анкетах и других учетных документах вопросов о пребывании в плену, в окружении, на спецпроверке, об интернировании, проживании на оккупированной территории».
Наследие Ежова и Берия осталось в анкетах, на мой взгляд, благодаря заинтересованности руководства КГБ сохранить за собой право на тотальный контроль за гражданами. Одно дело ломать голову над тем, как обезвредить реального вражеского агента, другое – делать вид, что занимаешься «полезной работой» в своем ведомственном, секретном архиве тогда как при необходимости можно затребовать любое дело в обычном государственном архиве. Одно дело, когда «опер» сидит в многочасовой засаде, другое – в кабинете, надувая щеки от гордости за свою занятость делами полувековой давности с грифом «Совершенно секретно». Бездельникам очень важно иметь доказательства занятости. Когда же потребовалось реально озаботиться защитой конституционного строя СССР (именно для того и существовал Комитет госбезопасности), наши доблестные чекисты спрятались в кусты и выползли из «засады», когда настала пора распиливать на доли государственную собственность.
Среди мер по реабилитации лиц, не по своей воле оказавшихся в плену, Комиссия Маршала Жукова предлагала представить к правительственным наградам бывших военнопленных, имеющих ранения или совершивших побег из плена, но не отмеченных правительственными наградами. Вручить всем бывшим военнопленным медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Видимо, существовала какая-то градация: за тяжелые ранения – орден, за легкие – медаль. Но это – моё предположение.
Исключительно важными я считаю еще два предложения Комиссии Маршала Жукова: 1) поручить Министерству культуры и Министерству обороны внести предложения о подготовке книг, кинофильмов и других художественных произведений, посвященных героическому поведению советских военнослужащих в фашистском плену, их смелым побегам из плена и борьбе в партизанских отрядах; 2) публиковать в партийной, советской и военной печати статьи, рассказы и очерки о подвигах советских воинов в плену.
Именно тогда мгновенно, по кинематографическим мерам, был снят фильм «Судьба человека» по рассказу М.А. Шолохова. Сам же рассказ, написанный в 1956 году, похоже, и подтолкнули Маршала Жукова к идее коренного пересмотра отношения к бывшим военнопленным. В 1957 г. вышла книга С.С. Смирнова «Брестская крепость», в 1959 г. – «Живые и мертвые» К.М. Симонова, за ними многие другие произведения, открывшие страшную правду 1941 года. Бывшие военнопленные, проявившие мужество и героизм, выступали по радио и телевидению, встречались с молодежью. Во время службы в армии мне доводилось много раз видеть комиссара Брестской крепости майора Гаврилова, невзрачного на вид старичка со звездочкой Героя, которого привозили выступать перед молодыми матросами. В 1941-м он раненым попал в плен и получил полную реабилитацию лишь в 1957 г. после публикации книги С.С. Смирнова.
Я отвлекся, но мне важно сказать, каким нелегким был путь бывших военнопленных к признанию их заслуг в общее дело Победы, и о последнем сражении великого маршала за правду и справедливость, за честь советского солдата.
Предваряя публикацию протокола допроса моего отца Полубоярова Сергея Зиновеевича, проведенного в 1947 году, должен сделать несколько замечаний. Казенный стиль протокола, в конце концов, не помеха. Конечно, огорчает слово «допрос», как в уголовном делопроизводстве. Не сильно огорчают ошибки оперуполномоченного НКВД, когда он писал «1941 г.» вместо «1942», «11-я особая бригада» вместо «11-я отдельная», «особый минометный батальон» вместо «отдельный» и т.п.
Главное, не хватает живого описания. Я попробую восполнить этот недостаток, пользуясь тем, что еще при жизни отца я зачитывал ему мои обширные выписки из фильтрационного дела, предоставленные мне «по секрету», в отдельном кабинете архива, ныне покойным директором ГАПО Вячеславом Степановичем Годиным. Я зачитывал, отец комментировал.
Итак, о войне.
3 июля 1941 г. Полубояров Сергей Зиновеевич, 1910 года рождения, образование – 4 класса, беспартийный, колхозник колхоза «Память Ленина» с. Малая Сердоба, был мобилизован на фронт. Дома остались жена, мать, четверо детей (старшему – девятый год, младшей – четвертый месяц). В маршевой роте находился в Селиксенском лагере, где царил страшный голод. Мать специально ездила туда с деревенскими продуктами, чтобы подкормить мужа.
С маршевой ротой он был направлен в г. Ленинград и зачислен на рядовую должность стрелка 151-го полка НКВД. В фильтрационном деле оперуполномоченный НКВД капитан Куличков в название полка добавил аббревиатуру «В.В.». Это ошибка. В 1941 г. «внутренних войск» НКВД не существовало. 151-й полк находился в системе Главного управления НКВД СССР по охране особо важных промышленных предприятий.
Прорвав с юга оборону Лужского рубежа (р. Луга), фашисты в середине августа 1941 г. острие главного удара направили на г. Чудово с целью захватить железную дорогу Москва – Ленинград и тем самым реализовать важную в стратегических расчетах блокаду Ленинграда. Быстро выйти в район Чудово мешала окруженная Лужская группировка, оказывавшая фашистам отчаянное сопротивление. Через месяц, когда гитлеровцам удалось с ней покончить, они в считанные дни оказались у железной дороги. 151-й полк НКВД был снят с места постоянной дислокации и на автомашинах, буквально с колёс, брошен в бой. У командиров не было времени ознакомиться с театром военных действий, оборудовать огневые позиции, наладить взаимодействие с соседними частями и т.д. Город, помимо 151-го сп НКВД обороняли 311-я сд и 3 истребительных батальона. Им противостояла 21-я пехотная дивизия немцев плюс авиация и приданные ей танковые подразделения 16-й армии.
В Германии недавно вышла книга Альмайера-Бека «История 21-й немецкой пехотной дивизии». Из нее следует, что первыми на подступах к Чудово ее встретили 18 августа только что прибывшие разрозненные части 311-й сд. Понеся большие потери, они отступили. В 15-ти км к югу от Чудово немцев встретил некий «новый, еще более сильный противник». Видимо, первые подразделения 151-го полка НКВД и трех истребительных батальонов, прибывшие из Ленинграда. О торопливости в действиях советского командования говорит тот факт, что 151-й полк НКВД высадился на место боев с автомашин. Невиданная роскошь для сорок первого года! Увы, всю огневую мощь полка представляли винтовки, ручные и станковые пулеметы, около десятка ротных минометов, 2 бронемашины да бутылки с зажигательной смесью. Полк, который охранял Госбанк, Монетный двор, оборонные заводы, естественно, был вооружен в основном винтовками. Правда, его поддерживал артиллерийским огнем бронепоезд, но он уезжал как только появлялась опасность разрушения железнодорожного пути. Отсюда слабое взаимодействие с полком и огонь вслепую, чаще всего по ночам.
Перевес сил был на стороне противника и немалый. Мне могут возразить: перевес на нашей стороне. У нас 311-я сд, стрелковый полк и еще три батальона, а у немцев только одна дивизия. Однако немецкая пехотная дивизия по численности превосходила советскую стрелковую в полтора раза, по вооружению и того больше. До 1944 года в стрелковой дивизии РККА по штату числилось 10,8 тыс. личного состава (в пехотной дивизии вермахта – 16,8), пулеметов и автоматов в стрелковой дивизии – 468 (в пехотной – 1380), минометов, соответственно, – 78 и 138, орудий полевой артиллерии – 36 и 74 стволов, противотанковой – 18 и 75, зенитных орудий – 10 и 12, автомобилей – 203 и 902, вес одного залпа (кг) – 547,8 и 1660,6. Суммарное соотношение: стрелковая дивизия РККА : пехотная дивизия вермахта – 1:2,48. Соотношение в нашу пользу изменилось только в 1944 г.. Кроме того, мы не учитываем превосходство немцев в авиации и танках.
Я не собираюсь оправдывать командование Северного фронта (Ленинградский был создан лишь после потери Чудово). Оно явно запоздало с приказом о переброске из Ленинграда дополнительных сил, видимо, понадеявшись на прочность Лужского рубежа.
О том, что происходило на поле боя можно составить представление по боевым донесениям подполковника Абакумова, командовавшего Чудовской группировкой на заключительном этапе сражения:
«Противник, после длительной авиационной, артиллерийской и миномётной подготовки, в середине дня 20.08.1941 крупными силами перешёл в наступление от реки Полисть вдоль шоссе на Чудово и к 18.00 20.08.1941 овладел западной частью Чудова. Его передовые части наблюдались по южному берегу реки Кересть».
Это был авангард 21-й немецкой пехотной дивизии.
«Отряд [151-й сп НКВД и 3 истребительных батальона. – М.П.] в результате ожесточённого боя, понеся большие потери, под давлением превосходящих сил противника во второй половине дня начал отход в северном направлении с реки Полисть на Чудово и к 19.00 20.08 остатками своих сил сосредоточился на опушке леса севернее Сябрениц (между шоссе и линией железной дороги).
В 20.00 20.08 оставшаяся часть отряда, после приведения его в порядок, получила задачу на оборону рубежа (иск.) [исключить нас. пункт. – М.П.] свх. Чудово, ю. [южные] опушки рощ сев. Чудово. Одновременно поставлена задача быть в готовности к наступлению в направлении Чудова, для чего ночью в это направление выслать поиск.
В боях пропали без вести командир и начальник штаба 151 сп, имеется предположение, что оба они убиты в бою. Комиссар полка дважды ранен, но остался в строю. Общие потери полка не учтены, особенно большие потери в 1 и 2 сб. [Полубояров С.З. находился в составе 2-го сб. – М.П.].
1 батальон стойко и до последнего оборонял занимаемый рубеж на реке Полисть и подвергался наиболее мощному огню противника.
Из состава 1 сб отошло всего несколько человек.
2 батальон, оказавшись в окружении, также дрался до последнего. Командир полка и начальник штаба были потеряны в этом бою. Остатки батальона к 19.00 из окружения комиссаром полка выведены. Истребительный отряд от 151 полка, участвовавший большей частью в разведке, также имеет значительные потери.
Из материальной части потеряны две автобронемашины, которые были уничтожены огнём противника. Истребительный батальон, менее других участвовавший в бою, потери имеет незначительные. 3 батальон потери небольшие. Дивизион ПТО распоряжением начарта армии переподчинён командиру 311 сд. К исходу дня 20.08.1941 общее количество людей 151 полка, выведенных из боя, составляло около батальона. Точных данных о потерях нет.
В 20.50 20.08 отряд получил новую задачу (приказ №19/оп) на контрудар по флангу противника в направлении совхоза «Коммунар», сев. берег р. Полисть у шоссе с целью овладеть Чудовом и занять оборону по р. Полисть.
Силы для контрудара – батальон. Поддержка – БЕПО (бронепоезд. – М.П.), артиллерия, до батальона пехоты 311 сд. Артподготовка с 3.00, атака в 4.00 21.08.1941 г. К выполнению приказа приступил, поставлена задача командиру 151 полка. Прошу дать отряду пополнение командным и рядовым составом».
Таким образом, в результате трехдневных непрерывных боев к концу дня 20 августа в 151-м сп осталось личного состава в общем не более одного батальона».
Где-то между Любанью и Чудово 21 августа Полубояров С.З. во время контратаки получил осколочные ранения в спину, шею и мягкие ткани головы, был отправлен в госпиталь. Для него под городом Чудово произошло первое чудо: тело прошила куча осколков, но ни один не задел крупные кровеносные сосуды. Его товарищ и земляк из Малой Сердобы, красноармеец Беляев Петр Сергеевич еще в начале боев был ранен осколками мины в обе ноги, одну ногу пришлось ампутировать чуть ниже колена. Хромой дядя Петя часто меня гонял потом в Малой Сердобе, когда я, отлынивая от уроков, «отдыхал» в районном парке.
Из боевого донесения подполковника Абакумова: «К исходу дня 21.08.1941 противник крупными силами занял Чудово и упорно удерживает его, продолжая проявлять активность в направлении на Любань.
С утра 20.08.1941 отдельные его группы наблюдались на ю.в. окраине Сябрениц (5820) [квадраты по карте. – М.П.]. По данным штадива, противник также занял совхоз «Чудово» (5616) и продолжает действовать в направлении на Корпово (5618), Сябреницы, создавая угрозу флангу и тылу Чудовской группы наших войск. В боях за Чудово противник активно использовал авиацию. Применялись также и танки, но в небольшом количестве. Широко применяются миномёты и автоматика.
Отряд, получивший задачу одним батальоном, совместно с частями 311 сд, овладеть Чудово и занять оборону по р. Полисть, действовал в направлении совхоза «Коммунар», з. окраина Чудово. В течение 21.08 отряд (одним батальоном) неоднократно переходил в штыковые атаки, но решающего успеха не получил. Наиболее интенсивную атаку отряд провёл вечером с 20.30 до 21.00 21.08.41. Крики «ура» были слышны более чем за 2 километра.
[…] Противник понёс большие потери убитыми и ранеными. Уничтожено два его танка […]».
Далее бой шел уже без участия отца, но является замечательной иллюстрацией подвига наших солдат, дравшихся из последних сил. «Организационная структура 311 сд нарушилась… Командного состава почти нет… Личный состав частей 311 сд перемешался между собой и с людьми нашего отряда. Оставшаяся часть личного состава дивизии, сражающаяся геройски, крайне невелика.
Командование дивизии (командир дивизии полковник Орленко, комиссар – полковой комиссар Вуценко, НШ – полковник Старунин) работает без штаба и органов тыла. Материальное обеспечение дивизии затруднено. Артиллерии нет, средств связи нет. [Вся 48-я армия на этом направлении имела артполк из 6 орудий: 2 – 152 мм, 4 – 122 мм. – М.П.]. Наш отряд, действующий совместно с 311 сд, организационно также расстроен».
И последнее боевое донесение подполковника Абакумова: «Все батальоны 151 полка стали крайне малочисленны. Полк дрался исключительно геройски и понёс тяжёлые потери. Политработников остались единицы, командного состава очень мало, штаба полка нет. Личный состав батальонов перемешался между собой и с частями 311 сд. Полком командует командир 3 сб, капитан Шаповал. Комиссаром полка назначен комиссар этого же батальона. Истребительные батальоны нашего отряда в боях распылились. Остатки их влились в подразделения 151 полка. Дивизион ПТО переподчинён начальником артиллерии себе.
Таким образом, отряд, как единое целое, по существу раздроблен. Командование отряда не имеет в своих руках ни сколоченного штаба, ни органов тыла и никаких других служб». Далее командир отряда просил прислать подкрепление, но его не дали.
В протоколе допроса капитана Куличкова отец показал, что был ранен 23 августа. Его подвела память. Да и не думалось о числах в таких тяжелых боях. В медицинской регистрационной карточке дата убытия красноармейца Полубоярова С.З., вероятно, более точная: из 2-го сб он выбыл 21 августа 1941 г.
Лечился он в госпитале имени Мечникова, бывшем Дворце императрицы Марии Федоровны (матери Николая II) около 4-х месяцев. Очень хорошие врачи, в том числе профессора. Получив II группу инвалидности, Полубояров С.З. был комиссован и отпущен домой. С другом-попутчиком Митькой они прошли по льду Ладожского озера. Лед был тонкий, машины по нему еще не ходили. Потом, где на своих двоих, где на попутной машине, где на лошади, а где по железной дороге, добрались до Малой Сердобы. Красноармейские продовольственные карточки часто оказывались бесполезными: еды в пунктах питания военнослужащих не хватало. Пожив в Малой Сердобе недели две, друг отправился дальше на свою родину, если не ошибаюсь, в какой-то район Саратовской области.
В марте 1942 года Полубоярова С.З. внезапно вызвали на комиссию в больницу, местная врач сняла с него инвалидность и признала годным к строевой службе. А было так. Райвоенкомат получил приказ мобилизовать в армию какое-то количество призывников. Одного не хватило: парня из соседнего села повезли в райцентр на лошади. Был выпивши. На повороте сани ударило в раскат о край сугроба, и парень сломал ногу. В больнице работал сторожем недруг моего отца, и он сказал: «А вон Сережка Полубояров, ходит вокруг дома, значит, здоровый…» Так отца снова взяли на войну и снова под Ленинград.
В Селиксе выучили на минометчика и направили в 11-ю отдельную стрелковую бригаду (осбр) Невской оперативной группы. НОГ располагалась на правом берегу Невы, напротив знаменитого своим кровопролитием Невского пятачка. До апреля его занимали наши красноармейцы, но во время ледохода, когда не стало возможности оказать с правого берега «пятачку» помощь, немцы его заняли снова.
Все лето минометчики, меняя позиции, вели огонь по левому берегу. Ночью копали, оборудовали огневую позицию, днем стреляли, получив координаты цели, – и дай Бог ноги с 82-мм минометом, прячась за деревья и кустарники, либо пережидая обстрел в окопчике. Немцы, обнаружив позицию, накрывали огнем артиллерии, доставали из пулеметов. Были потери. «Копаешь позицию, а в голове одна мысль: могилу себе копаю», – вспоминал отец. Но для него лично обошлось, не получил ни единой царапины.
Наступил сентябрь. Все лето по ночам бригада копала берег, делали «карманы», маскировали вместе с ходами сообщения под строгим надзором командования. Комбат прямо говорил: кто демаскирует «карман» и ходы к нему – под трибунал. «Карман» тот же окоп, только широкий. Все знали, на тот берег готовилась переправа отбивать «пятачок», в «карманы» будут доставлены лодки. Знали ли немцы? Наверное, догадывались, но не мешали. Им не к чему было обнаруживать свои огневые точки, которые пригодятся для уничтожения наших в воде. По их берегу била наша корабельная артиллерия и пушки артполков Невской оперативной группы. Весь минометный расчет состоял из нерусских солдат, призванных из Средней Азии. Они и реки-то шире арыка не видели, а тут Нева, река широкая, с быстрым течением. Тренировались грести веслами на Ладожском озере. Учили: при посадке расстегнуть шинели, оставив на одном верхнем крючке, приспустить сапоги; при попадании в воду – рвануть крючок и плыть на тот берег, возвращение назад будет рассматриваться как трусость.
Какие-то группы из 11-й бригады (их называли «разведчики») форсировали Неву и в августе, и в начале сентября. Причем навели даже понтонный мост, но его разбомбили немецкие самолеты.
В своей книге «Драгунские горы» (Саратов, 2000, с. 288) я писал, ориентируясь только на протоколы допроса 1947 г. и воспоминания отца. Процитирую отрывок, исправляя по ходу неточности [мои дополнения – в квадратных скобках].
«26 сентября [25 сентября] 1942 года двум минометным расчетам [почти всем подразделениям 11-й бригады] приказали ночью форсировать Неву, поддержать огнем находившуюся там горстку пехоты, отрезанной от основных сил. Группы переправлялись на ту сторону каждую ночь и почти все гибли еще в воде. Поэтому все знали: идем на смерть, шансов вернуться один из тысячи».
[Комбат прямо сказал: «Шансов остаться живыми мало. Всё зависит от того, сумеем ли мы быстро и дружно переправиться». Один солдат из расчета отца, видно, струсил. Он катался по земле, схватясь за живот, то ли в самом деле заболел, то ли действительно «прихватило». Его куда-то уволокли. Расстреляли, наверное. Вместо недостающего «номера» добровольно вызвался идти Кузин Тимофей Сергеевич, земляк из сосновоборской деревни Карачеевки, до сих пор считающийся без вести пропавшим].
«С середины Невы расчеты гребли под непрерывным обстрелом. Земляк Кузин сидел на корме [отталкивался от дна шестом], сержант Полубояров греб веслами, остальные бойцы были из Средней Азии, они впервые видели большую реку. На глазах отца Кузину пулей пробило каску, кровь залила лицо. Валясь за борт, он успел только сказать: «Я – всё». Вскоре рядом разорвался снаряд. Сергей Зиновеевич очнулся в холодной воде, узбеки [может быть, и не узбеки. Отец судил по монгольскому разрезу глаз и плохому знанию русского языка] потонули, кругом ни одного живого. Сбросив шинель, которую предусмотрительно держал внакидку на одном крючке, поплыл в сторону плацдарма и тут был ранен пулей в ногу. Вода прибила его к полузатонувшему парому. Незнакомый солдат из прежнего десанта помог перевалиться через толстое бревно. Когда обстрел стих, Сергей Зиновеевич обратился к своему спасителю с каким-то вопросом, но ответа не услышал, он был убит. [Спасителю снесло полголовы, мозги вылезли наружу. Его имени отец так и не узнал. Самостоятельно перевалиться через скользкое бревно у отца не хватило бы сил]. Оставшиеся на плацдарме несколько бойцов приняли решение возвращаться на свой берег. Раненого Полубоярова предложили привязать к бревну и стали откручивать проволоку от парома. Услышав шум, немцы возобновили стрельбу, одна из пуль угодила сержанту [отцу] в грудь, задев верхушку легкого [светлый «шнурок», уплотнение от пули, был хорошо виден на рентгеновском снимке, вторая прошла по касательной подмышкой], и он потерял сознание. Очнувшись, увидел, что остался один, куда делись остальные – неизвестно [скорее всего, унесло течением]. Рядом ходили немцы. Один из них взял его, безоружного, раненного двумя [тремя] пулями, в плен».
[Я посчитал: в ночь переправы и днем отец должен был погибнуть пять раз. Первый – в лодке, как Тимофей Кузин и другие бойцы, затем в воде, третий раз – на пароме, где погиб его спаситель, четвертый – когда отвязывали бревно от парома, и все солдаты, кроме него, погибли. Наконец, пятый раз – при допросе, от пули немецкого офицера. Дело в том, что в 11-й бригаде отец служил в старой гимнастерке, выданной при выписке из госпиталя. К ней были пришиты малиновые петлицы, как у военнослужащих войск НКВД. Служа в 11-й бригаде отец их не отпарывал, поскольку петлицы были почти такого цвета, как и у пехоты РККА. В землянке офицер спросил, из какой он части. Ответ: «Из 11-й бригады». Тогда офицер, вскочив из-за стола, схватил его за ворот гимнастерки и с силой рванул на себя. От боли отец инстинктивно оттолкнул немца и попал своей тяжелой крестьянской клешней в лицо этому представителю «высшей расы». Офицер, ругаясь, вытащил из кобуры пистолет и, толкая к двери, готовился пристрелить, видимо, не желая пачкать кровью блиндаж. Переводчик тем временем что-то тараторил офицеру, видимо, объясняя, что пленный – ранен и ударил нечаянно. Так смерть в пятый раз за сутки прошла мимо].
«Дальше был лагерь военнопленных в Гатчине, лазарет для смертников – немцы сочли ранение безнадежным и положили умирать. Слава Богу, выжил. Затем Вильнюсский лагерь, концлагерь «Г» под Каунасом, страшный голод. Вдвоем с одним военнопленным бежал, они сумели пройти около 50 км и были пойманы. [Донесли на них литовские крестьяне]. Полицейский участок, гестапо, два избиения. В сентябре сорок третьего оказался в штрафном лагере №326 в 10 км от пос. Штукенброк. На груди номер 135059. Как мне сообщил сотрудник секции военнопленных Российского комитета ветеранов войны В.М. Кочеулов, в этом шталаге погибло 65 тысяч советских военнопленных. Из-под Штукенброка последовал перевод в лагерь Гемер, потом в г. Ваннэлькин, в угольную шахту, где находился до освобождения в конце марта сорок пятого».
[Он часто работал на пару с пожилым немцем-шатером. Тот рубил уголь, отец ставил опоры. Сын немца Михель воевал где-то в Крыму, и шахтер хвалился, что после войны его семья получит в Крыму много земли. Потом помрачнел и замолчал, оказалось, Михель убит. Мой отец как-то объяснил шахтеру не без злорадства: выходит, Михель все же получил землю в Крыму, цвай метра? Немец назвал отца по-русски дураком и надолго замолчал. Он его все же остерегался: русский с топором за спиной, мало ли что на уме? И нередко притаскивал из дома немного хлеба и сала, от фрау.
В шахте работал кем-то вроде надсмотрщика русский предатель. По какой-то причине он невзлюбил отца и каждый день бил палкой. Да как больно! Только согнешься отдохнуть – он тут как тут. Один товарищ и говорит: «Сергей, этот гад тебя забьет. Дай ты ему как следует!» В очередной раз получив по спине удар палкой, отец схватил лампу и изо всех сил стукнул гада по башке. Тот – брык и лежит. Я подумал: убил, вспоминал отец. Но нет, «надсмотрщик отживел и ко мне больше не подходил. Тот все же пожаловался начальству, но за отца заступился немец-шахтер, видимо, сказав, что надсмотрщик сам не прав, только мешал работать. Смерть еще раз прошла мимо.
Начались бомбежки шахты. Самолеты союзников летали на большой высоте, их почти не видно с земли и сыпали оттуда бомбы. Если пленные не были в шахте, для них при бомбежках наступало время добычи пищи. Колючей проволоки вокруг лагеря местами не было, снесло во время бомбежек, ее не восстанавливали. Немцы убегали в бомбоубежища, пленные шныряли по развалинам, не обращая внимания на бомбы. Однажды отец нашел грязную, в пыли, банку без крышки. Разгреб пыль, сунул палец – оказался мёд. Вот было радости!
И другой случай запомнился. Кому-то из лагерного начальства бомбой разворотило угол дома. Отцу приказали взять инструменты и идти ремонтировать. Взял топор, пилу, пошел под конвоем пожилого немца с автоматом. Оказалось, дом двухэтажный, кирпичный, плотнику делать нечего. Тогда ему велели убрать мусор. Привел двор в порядок. Вечером пришли какие-то офицеры, сели ужинать, отца посадили за отдельный столик и тоже дали – малюсенькие ломтики хлеба, а сверху тонкие до прозрачности пластинки сала. Как вспоминал отец, «я это мгновенно проглотил, есть захотелось еще больше. Смотрю на фрау (жену хозяина). Она поняла мой взгляд и на пальцах показывает, мол, тебе больше нельзя, умрёшь! А я думаю: хрен я умру, жадюга ты такая-сякая! Пока позвали конвойного, фрау что-то тихо сказала дочери, девке лет четырнадцати. Я спускаюсь по лестнице, вдруг меня обгоняет девка. Как даст локтем в бок. Да больно как! Я было обозлился, вот, думаю, соплячка! А она пальчиком мне погрозила – молчи, мол, и сует в руки сверточек. Я его шмыг за пазуху и спасибо сказать забыл. Повел меня конвойный в лагерь, а у меня всё внутри переворачивается: что там в свертке? Просто никакого терпения. Идем мимо развалин, я говорю немцу: шайзо хочу, до ветра, значит. Он махнул рукой: иди. Немцы не боялись, что мы убежим. Да и куда бежать через всю Германию? Зашел я за стену развернул – в свертке хлеб и куриное мясо. Я все это за две минуты слопал»].
Из книги: «Все время плена отец считался без вести пропавшим. Его однополчанин дядя Володя Шанин [Шанин Владимир Тимофеевич, 1910 года рождения], наблюдавший ту сентябрьскую переправу через Неву, вернувшись по ранению домой, сказал моей матери: «Сергея нет, он погиб на моих глазах». Бабка [Александра Лаврентьевна], мать отца, съездила в Петровскую [г. Петровск] церковь, ставила свечу за упокой. И только фронтовой друг отца по сорок первому году Петр Сергеевич Беляев (1907–1973), потерявший под Чудово ступню, продолжал твердить: «Сердцем чую, живой Сережка». После освобождения бывшие пленные занимались строевой подготовкой, политзанятиями, несли караульную службу, никаких репрессий по отношению к нему не было. До 15 октября демонтировали оборудование заводов для отправки в СССР, затем работали в Сталинграде на восстановлении города, а в июле 1946 года отпустили домой. Были, конечно, допросы, один следователь даже орал на него, но в целом отношение к военнопленным было доброжелательным. Хуже относились к ним в Малой Сердобе» [о чем я уже рассказал].
Таким «без вести пропавшим», «погибшим» и заживо отпетым в церквах, всевышний, как видно, прибивал душу к телу самыми прочными гвоздями, так что сама смерть обломала все свои когти, но не смогла ее оторвать.
Михаил Полубояров,
10 августа 2016 г.
