Коллектив авторов.
ГЕРОИ И ПОДВИГИ.
Саратов. Приволжское книжное издательство. 1972.
Б. Бурлаков.
СОЛДАТ, СЫН СОЛДАТА.
Это была десятая, а может и одиннадцатая, атака — считать было просто некогда.
Уже третий день удерживали передовые подразделения 47-й Сивашской ордена Красного Знамени гвардейской стрелковой дивизии отвоеванный у врага плацдарм на левом берегу Вислы, неподалеку от польского города Грауденец. И каждый день пулеметному отделению старшего сержанта Волкова приходилось отбивать три, четыре таких вот контратаки. Фашисты точно обезумели, лезли напролом. Их танки пытались взять гвардейцев в мертвые, стальные клещи, а артиллерия била прицельным, навесным огнем.
Из пяти бойцов пулеметного расчета Волкова в живых остались только он, командир, да второй номер. На исходе и боеприпасы. А впереди снова накатывалась вражеская волна.
И, как это нередко бывает в трудную минуту, Михаил вспомнил вдруг весь свой нелегкий фронтовой путь.
Он начался под Сталинградом в ноябре сорок второго, в памятные дни окружения огромной немецкой группировки фельдмаршала Паулюса. Там, под станцией Клетская, он, помощник командира стрелкового взвода, вчерашний курсант пехотного училища, принял первый бой. А три недели спустя был ранен в ногу и отправлен в госпиталь. Затем — учебный батальон, Второй Белорусский фронт, участие в «кинжальном ударе» войск Рокоссовского, в результате которого были освобождены вся Белоруссия и часть Польши. Снова ранение (и опять в ногу!), снова госпиталь, а потом — тяжелейшие бои под Варшавой.
Вот там, в одну из коротких передышек между боями, и догнал двадцатидвухлетнего солдата серенький, помятый от долгого пути по военным дорогам конвертик — письмо от матери из родного Ферлюдино, с Пензенщины. А в нем — неожиданная и потому втройне горестная весть: «Со слезами сообщаю тебе, сыночек, что погиб в бою с супостатами и наш батька, твой отец Прокофий Филиппович...»
— Как я ненавижу их, этих фашистов! Как ненавижу! — кусал побелевшие губы юноша, слушая сочувствие друзей по взводу. Но что, кроме простого солдатского сочувствия, могли дать они в ту минуту, чем могли помочь?!
В обороне они выстояли целых три месяца. И только в январе сорок пятого, стремительно форсировав Вислу, закрепились на левобережном ее рубеже.
...А фрицы все ближе. Ясно: стремятся обойти пулеметный расчет с флангов. Не выйдет! Ему, гвардейцу Волкову, солдату и сыну солдата, ни разу еще не приходилось отступать. Не отступит он перед врагом и теперь!
Развернув пулемет, Михаил косил набегавших гитлеровцев почти в упор. Вот упал один, другой, третий... И тут...
Сначала он даже не почувствовал этих коротких ударов в бок и шею. Только перед глазами все вокруг потонуло в розовато-ватной дымке, и Михаил понял: ранен, кажется, тяжело. Но пальцы продолжали привычно нажимать на горячие гашетки, и пулемет, рыча, посылал в фашистов смертоносные свинцовые струи. А в уши сквозь грохот и туманящую слабость откуда-то из небытия долетали возбужденно-горячие слова напарника:
— Давай, Миша! Давай!..
По-военному лаконичны строки наградного листа: «В боях при форсировании Вислы и удержании плацдарма, будучи раненым, продолжал вести огонь из пулемета и уничтожил до пятидесяти вражеских солдат. За проявленный героизм и мужество достоин высшей правительственной награды...»
Указом Президиума Верховного Совета СССР старшему сержанту Михаилу Прокофьевичу Волкову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Михаил узнал об этом уже в госпитале, где «провалялся» три месяца. Затем был направлен на учебу в Ивановское политическое училище. Но окончить его не успел: кончилась война, и в октябре сорок пятого его демобилизовали. Вернулся, не задумываясь, в родное Ферлюдино.
Золотая Звезда Героя... Вот она лежит на его ладони — широкой, жесткой ладони исконного хлебороба, и солнечные блики, искрясь, горят на ее острых лучиках. Он получил эту самую высокую воинскую награду, защищая родную землю. Ту землю, которую пахали его дед и отец и которая взрастила своими соками его самого. К ней он вернулся опять после войны, Работал бригадиром полеводческой бригады, председателем колхоза, закончил «между делами» областную сельскохозяйственную школу... И вот теперь — агроном одного из отделений совхоза «Константиновский».
И сейчас помнит Михаил Прокофьевич, как, не сняв еще с плеч солдатскую гимнастерку, вышел он в первую послевоенную весну своего бригадирства в знакомое с детства поле. Нарочно ушел туда один: хотелось без свидетелей «поговорить» с отцом, вспомнить его мудрые крестьянские советы о кормильце-земле, побыть с ней один на один, как перед боем. Он долго шагал по неровным гребням вспаханной с осени зяби, подставляя лицо ярким апрельским лучам. Потом нагнулся, зачерпнул горсть уже прогревшейся земли. Она пахла солнцем, влагой и еще десятками острых, волнующих запахов, хорошо знакомых каждому настоящему хлеборобу. Это был запах родных пензенских полей, ждавших его так верно и так долго!.. «Эх, батя, батя! В какой-то земле лежишь сейчас ты?» — взволнованно шептал Михаил Прокофьевич.
Всю свою любовь и знания отдал он потом этим родным полям. Дневал и ночевал на них. Своими ногами исходил десятки раз каждую делянку. «Колдовал» над анализами почвы. Советовался с книгами, друзьями-агрономами. И добился своего: там, где до войны собирали зерна по 7—8 центнеров с гектара, урожайность стала 12—15 и более центнеров.
И вот сегодня снова пришел он сюда, в поле. Трудным было нынешнее лето, очень трудным. Такой жары не припомнят даже старики. Но потом все же прошли долгожданные дожди, и Михаил Прокофьевич спокоен: все, что нужно было сделать, сделано, и земля обязательно отплатит за это, как добрая мать.
